Романы о расстройствах пищевого поведения. Почему они в тренде и как их читать

NB: В настоящее время РХП страдают более 70 млн человек, ни в коем случае не желая преуменьшать серьезность медицинской проблемы, здесь и далее я буду говорить не о клинике, а о репрезентации: исключительно о том, как с этим диагнозом работает литература.

Тренд на романы, рефлексирующие расстройства пищевого поведения, связывают с системным кризисом общества потребления. Образцовый маскультный пример такого подхода – роман конца 1990-х Гелен Барнс "Убивая Аврору". Автору четырнадцать, ее слишком контролирующие мать и отчим (который, кажется, еще и домогается падчерицы) отдают девушку в престижный закрытый колледж; Аврора страдает анорексией и в новых условиях у нее происходит рецидив; выйти из кризиса ей поможет юноша, который будет следить за тем, чтобы Аврора ела, парень тоже новичок в школе – стипендиат из "социальных низов" с проблемной матерью-одиночкой. Символический расклад очевиден, правда?

Вряд ли стоит сильно спорить с тем, что РХП в литературе свидетельствует о кризисе потребления: любая сцена неконтролируемого пожирания и рвоты и тому подобное в художественном произведении заставляет искать символический уровень: герой набился под горло устоев сообществ, в которых существует, и теперь избавляется от этого урока. В Украине есть роман "Можливо, завтра" Марыси Никитюк, где герой приезжает туристом в Индию в поисках себя и смысла бытия, а первые несколько дней и первую десятку страниц проводит за тем, что выблевывает местную еду и мир, который с собой привез. 

Этот роман – как раз в том контексте, в котором пишут и представляют произведения о символическом измерении РХП. Вспомним хотя бы культовую "Вегетарианку" новенькой нобелевки Хан Канг: отвергая семейное насилие, женщина сначала перестает есть мясо, затем употреблять любую пищу, а потом превращается в дерево, "питающееся" исключительно солнечным светом. Кризис системы потребления, когда потребляются не только вещи, но и идеи и эмоции, когда потребление, чтобы состояться, нуждается в свидетеле, находит такого свидетеля среди читателей жанровой прозы, в частности, Роксана Гей пишет очень интимную книгу "Голод". Уже взрослой женщиной она сможет рассказать, как пережила групповое изнасилование юношами, преступление началось как невинный школьный флирт, и с тех пор страдала компульсивным перееданием: жир должен был стать ее доспехами, защитить ее тело от повторного насилия. РХП в прозе, освещающей эту проблему, делает акцент на пищевом расстройстве как на симптоме глобальной системной социальной проблемы, решение которой либо затруднено, либо и вовсе невозможно.

Романы о РХП, какими бы они ни были по форме – исповедальными или причудливыми, – всегда являются социальной прозой, их цель состоит в том, чтобы информировать о социальной проблеме и побудить общество к ее решению.

Между тем, в культурах, в прошлом которых есть большие исторические травмы, связанные с голодом, романы о РХП становятся способом говорить не только о частной истории и социальной беде, но и обдумывать более широкий контекст: мировоззренческие основы, менталитет, если угодно. Я говорю сейчас о травме третьего поколения, о том, как отзывается в потомках пережитое предками травматическое событие, которое "внуки" не застали и живых свидетелей которого могут не знать, но имеют дело с его последствиями.

У финки Софи Оксанен, которая имеет эстонское происхождение, есть роман "Сталинские коровы". Три женщины из одной семьи: внучка Анна с 14 лет страдает булимией и тяжело-долго преодолевает это расстройство; мать Катарина в 1970-х выходит замуж за финна, которому всю жизнь пытается объяснить, как это было родиться и выжить в оккупации, а от других она, когда умела, скрывает свое происхождение; бабушка София живет и умирает на глухом хуторе, где выращивала картошку, откуда ушел в леса ее муж и в Сибирь ее семья. Из туалета после рвоты, которую годами скрывает от всех, девушка выходит с улыбкой невинной снаружи и злой внутри, с которой когда-то переходила советскую границу, "пробираясь" в несвободную Эстонию к бабушке. Там есть история об эстонском парне, семью которого выслали в Сибирь, и он от недостатка пищи перестал расти, его сыновья боялись быть такими же коротышками, как папа, и, имея даже рост под 180 см, каждую ночь видели себя в кошмарах маленькими людьми, коротышками ниже стола. Булимия Анны – такой же кошмар, той же характер, унаследованный и нерефлексированный.

В романе Тани Малярчук "Забвение" девушка переживает кризисное состояние. Ее изнуряют обсессивные действия, она не может спать, испытывает панические атаки, в определенный момент она начинает обжираться, затем прекращает общение, перестает выходить из дома; единственное, что заставляет ее покинуть квартиру – это поход в продуктовый магазин. Некоторое время родители еще приносят ей еду, которую она тут же жадно поглощает, затем – атлетичные любители здорового образа жизни – предупреждают осторожно: "Будешь как дед Бомчик". У них был такой родственник, который страдал компульсивным перееданием и был очень грубым. Тем временем девушка начинает исследовать биографию историка Вячеслава Липинского, реконструировать его жизнь лидера-изгнанника, столь значимую для украинской истории и почти забытую его потомками. А между тем по ходу вкинет нам несколько реплик и о жизни Бомчика, который выбрал сотрудничество с красными и так пережил голод и репрессии. И собственно так обнажается причина и следствие кризисных состояний героини: она переживает унаследованную травму и пытается заменить воспоминания о "нечестивом" деде "сакральным" Липинским.

Так темы РХП работают в романах о травмах: своей очевидностью (ведь они буквально отражаются на теле) заменяют то, о чем говорить вслух не получается.

В этих двух подходах к теме расстройств РХП – через кризис системы и через замалчивание травмы – несколько противоречивые относительно друг друга мотивации. Вы заметили? И произведения, следовательно, складываются сложные – не на уровне сюжета, как обычно, а именно в отношении мотивов.

Простите, что захожу так издалека, чтобы наконец начать разговор о романе Карины Савариной "За маму, за папу", но в данном случае как никогда важно знать, какой контекст задает уже жанр произведения. А именно: социальная проза, работающая с травмами третьего поколения. Перед нами "клинический" роман, исследующий РХП, таких произведений у нас не много. И теперь, представляя, какова цель таких произведений, можно поговорить, собственно, о книге Савариной.

Варя готовится пойти в первый класс, когда умирает ее бабушка. Бабушке было уже под девяносто, она болела диабетом, но сама ухаживала за внучкой, хозяйкой, огородом, казалось, не знала усталости и даже могла оживлять птиц. Варя приносила ей мертвых животных, и в бабушкиных руках они оживали. По крайней мере, так запомнила ребенок и будет теперь собирать повсюду стервь. Любовь, вечная жизнь, вкусная еда, теплое солнце. Смерть бабушки изменила все: Варя возвращается к матери, которая много работает, которую избивает муж и которая крайне обеспокоена, как быстро растет вес Барбары. Да, теперь Варя – Барбара. Барбара ест, когда нервничает, когда грустит, когда боится, от нее прячут еду, Барбара находит ее и жадно заедает любую свою эмоцию. Собирает мертвых птичек, кормит их тем, что сама ест, придумывает сказки о девочке, которая должна накормить монстра. Но те не оживают. А мама каждую неделю взвешивает девочку и кричит на нее. Барбара в первом классе, весит 45 килограмм и не умеет, совершенно не способна оживлять мертвых.

Варя фанатеет от первого альбома Бритни Спирс, "Титаник" для нее – исключительно кино, принц Уильям еще не женат: идет первая половина 2000-х. Барбаре сейчас под тридцать, мы увидим ее в финале романа, и время от времени она будет навещать маленькую Варю. Взрослая Барбара нашла красивого психолога, который научил ее упражнению "представьте себе безопасное место", и сделала себе бариатрическую операцию. В течение следующих трех лет: похудела, купила новую квартиру на врачебную зарплату, нашла мужа-электрика (боже мой, это же сокровище!), гоняет на велосипеде и строит здоровые отношения, где каждый умеет сказать партнеру: "Я тебя люблю". Потому что именно так бывает у людей с РХП, – замечу я саркастически. Потому что именно так бывает с людьми, пережившими семейное насилие, изнасилование близким человеком, годы унижения и объективации, не сформировавшими базовых навыков социализации: похудела, представила, что все тебе не страшно, и гоп: здоровые отношения с собой и миром. Варвара (потому что теперь она Варвара) целует себя в зеркале, из соседней комнаты ей кричит "я тебя люблю" муж – и поют ангелы на небесах.

Между этим попсовым хэппи-эндом и вполне достойным доверия завязкой, между Варей и Варварой, в романе Савариной есть то, что стоит все-таки прочитать. Собственно, история Барбары. Собственно, голод Барбары.

В бабушкином погребе живет Существо. Что-то белое с большим ртом и зубами, когда его кормишь, оно растет, когда не кормишь, оно уменьшается. После смерти бабушки Существо будет ждать Варю во дворе заброшенного дома. Существо питается пирожными и конфетами, хлебом, сырой гречкой – всем, что попадается под руку, когда наступает неистовый голод. О Существе Варя расскажет сказку папе (он – конченый пьяница, который регулярно бьет жену и пытался ее убить, но это единственный человек, которого Варя любит). Сказка: девочка кормит чудовище сладостями, потому что монстр сам ходить за конфетами не может, монстра подкармливают дети, которых потеряли родители, и если бы девочка не кормила чудовище, оно съело бы ее саму. Существо, которое вскармливает бабушка и которое после ее смерти будет вскармливать Варя – и это смертельно опасно, честно предупреждала бабушка. Персонификация голода – нечастый прием для романов о РХП, но крайне востребованный для произведений о голодоморах (от "Желтого князя" Барки до "Века красных муравьев" Пьяновой наша литература о Голодоморе персонифицирует так или иначе голод).

Брошенные дети, которых не замечают родители – это не столько история семьи Барбары, сколько поведенческий паттерн, в котором исследователи видят последствия Голодомора. В следующих поколениях после искусственного голода резко снижается рождаемость и растет дистанция с детьми, потому что зачем его любить, когда он скоро умрет, и как его любить, когда его могут съесть в черные дни. Варвара – чайлдфри. У Алины – двое детей, поздние дети. У бабушки было так же двое детей. Алина вскользь вспомнит, что мать ее никогда не обнимала. Между Барбарой и Алиной не будет никакого телесного контакта. Алина – мать Барбары – сплошное зло, чудовище без каких-либо человеческих черт. В конце концов, мы видим ее глазами загнанного ребенка, искажения картинки не избежать: "Мама состоит из женских сериалов, взвешивания Барбары и тонального крема от синяков". Условия, в которых жила и росла Алина, сбежавшая из дома ребенком, как потом сбежит Барбара, мы можем немного реконструировать. Отец Алины – моряк, механик-любитель, "состоял из моря, измен и своих железок". Мать Алины трудится как Каин, имеет пышные сады и огороды, делает запасы еды, разводит свиней. Алина свою мать иначе как ведьмой не называет, в галлюцинациях к Варваре ее мать приходит в таком же обличье. Отношения этих трех женщин – бабушки, матери, внучки – это тоже о голоде, о безумном персонифицированном недостатке любви и понимания.

Обратите внимание на одну деталь. Варя любит плавать, она счастлива в воде, но мать запрещает ей это. Варя записывается на уроки тайно, этим ее шантажирует отчим и склоняет ребенка к сексу. Почему именно Алина запрещает плавать, не ясно, пока не вспомнится одна из сцен. Варя приходит из школы и спокойно замечает: папа в ванной снова пытался утопить маму, Варя садится под телевизор и слушает, когда папу остановит соседка, которая вызовет полицию. Алина не лишает ребенка счастья – поплавать в бассейне, – она своим извращенным способом в этот момент спасает ее от утопления.

Врач, который будет делать резекцию желудка, задает Варваре кучу вопросов: об анамнезе семьи, об образе жизни – вопросы из хирургического протокола. Ответов Варвары мы не услышим. Расстройство Варвары описано точно так же: куча вопросов в поисках причин, ни одного – о тех, кто выявил бы последствия. А новая жизнь Варвары начинается с того, что она выбрасывает из дома всю, буквально всю еду.

Клинические романы (Любко Дереш в предисловии к "За маму, за папу" назвал эту жанровую разновидность "литературой симптома" – удачно) не пишут о болеющем теле, не о целостности, явленной Другим, которая существовала как целостность, но вдруг перестала ею быть. Их пишут о плоти – о физических страданиях, из которых есть выход либо в адаптацию, либо в переосмысление того, что такое физические страдания. "За маму, за папу" Карины Савариной в том сегменте, где нам рассказывают историю Барбары, – это роман о плоти, поэтому он производит нереально интимное и очень болезненное впечатление. Он чуть ли не с первых строк захлестывает нарративом и постепенно становится тем монстром, которого должна накормить девочка, чтобы ее саму не съели… В финальной сцене Варвара едет на море, о котором мечтала всю свою жизнь. Она выходит из автобуса и первое, что чувствует – запах еды, сладкий инжирный запах. Кажется, Существо все еще рядом… А может, тот хэппи-энд не такой уж и плоский получился.

Романы о РХП в последние годы набирают популярность и формируют свою аудиторию. Это, безусловно, связано с видимостью болезни, но есть и чисто литературный аспект. Еда, голод, алиментарные мотивы разных мастей – настолько сложное и благодарное символическое полотно, что на него накладывается любой самый непростой рисунок. Я искренне удивлена, что сучукрлит так долго идет к освоению клинического романа такого типа, но медленно мелют мельницы, зато мелют.