Налет на Перл-Харбор. Как Франклин Рузвельт расставил капкан Японской империи
Атака японского императорского флота на Перл-Харбор 7 декабря 1941 г. (в Токио тогда уже наступило 8 декабря), первое событие японо-американской войны, — нечто гораздо большее, чем историческая дата.
Больше, чем дата
Достаточно вписать его в более широкий контекст, чтобы найти объяснение и логике послевоенной политики США, включая принципы сдерживания КНР, и параллели между Донбассом и Перл-Харбором, а также понять механизмы санкционного давления на Россию — вплоть до тех "красных линий", которые Вашингтон пересекать не намерен. В частности, нельзя не усмотреть аналогии между отключением SWIFT сейчас и нефтяным эмбарго — тогда.
Впрочем, средний американец этих нюансов не знает. Спросите его, как Соединенные Штаты вступили во Вторую мировую войну, и он почти наверняка ответит, что японцы напали на Перл-Харбор и американцам пришлось давать сдачи. Спросите его, почему японцы напали на Перл-Харбор, и он, вероятно, не сможет ответить сразу. Впрочем, собравшись с мыслями, он мог бы сказать, что японцы были агрессивными милитаристами, которые хотели захватить власть над миром, или, по крайней мере, над Азиатско-Тихоокеанским регионом. Спросите его, что Соединенные Штаты сделали, чтобы спровоцировать японцев, и он, вероятно, скажет, что американцы ничего не сделали: просто занимались своими делами, когда чекнутые японцы, без всяких на то причин, тайно подготовились к нападению и застали Америку врасплох, нанеся удар по Гавайям 7 декабря 1941 г.
Вплоть до настоящего времени, считай, на протяжении 75 лет, такая точка зрения была общепринятой. Это, что называется, "общеизвестно". Такое изложение бытовало и в школьных учебниках, и в поп-культуре. Вспомнить хоть голливудскую сказку "Перл-Харбор". Из общего ряда несколько выбивались оскароносный фильм "Тора! Тора! Тора!", снятый совместно с японцами, да пара десятков книг, становившихся событиями "для аудитории, интересующейся военной историей", но как бы не существующих для массового сознания. Впрочем, такой подход хорошо известен на постсоветском пространстве: то, что "знает каждый школьник", и есть правда. Причем независимо от того, что думают дядьки с учеными степенями. В конце концов, их тусовка — довольно замкнутый мирок.
Так вот, случись кому спросить среднего американца о том, как Вашингтон провоцировал Токио на агрессию, ответа, скорее всего, не последует. Ваш собеседник вряд ли будет иметь представление о предмете разговора.
Научи меня плохому
Между тем это вековая история о том, как США прививали Японии вкус к колониализму. Она началась еще в годы наполеоновских войн, когда по запросу купцов из оккупированной французами Голландии американцы 12 лет торговали в Нагасаки. После отречения Наполеона в 1813-м и восстановления суверенитета Нидерландов американцев попросили вон. Выбирать им, впрочем, не приходилось: англо-американская война была в самом разгаре (англичане даже разграбили и сожгли Вашингтон). Но одним из итогов этого, надо сказать, успешного для Америки конфликта стало принятие доктрины Монро, чудным образом сочетавшей изоляционизм с империализмом.
Сам по себе японский рынок сбыта и японские товары имели для Америки второстепенное значение. Куда важнее было то, что Япония могла послужить перевалочной базой и стратегическим плацдармом (сравните с нынешним положением) на пути в Китай, где как раз начиналась британо-французская колониальная гонка. К середине века американцы предприняли три неудачные попытки установить дипломатические и торговые отношения со страной Микадо. Успех принесла лишь четвертая. Коммодор Мэтью Перри пригнал к японским островам целую пароходную эскадру, построенную и вооруженную по последнему слову тогдашних технологий. Угрозами, шантажом и обманом он таки сумел "открыть" страну "цивилизованному миру". Американцы и сейчас почитают коммодора как национального героя. Прежде всего за эту интервенцию, сделавшую его пионером американского империализма, хотя Перри имел и иные, отнюдь не скромные заслуги перед США.
Японцы же вследствие этой драматической истории поняли: чтобы не повторить судьбу остальных азиатских стран, превращенных в колонии Запада, они должны покончить со средневековьем и построить современное государство (держа в уме, что пиком модернизации была колониальная империя). Что они успешно и провернули в ходе так называемой Реставрации Мэйдзи. Ее главными результатами стали индустриализация экономики, а также создание современных вооруженных сил по лучшим западным образцам.
Подобно Московии (впоследствии России, СССР и РФ) Япония стремилась вынести охранный периметр как можно дальше за пределы своих границ, утвердив, таким образом, идею "оборонительной" экспансии.
Первой пробой сил стала война 1894–1895 гг. с Цинским Китаем за контроль над Кореей (в силу географических причин через либо из нее на острова приходили все завоеватели). Проба оказалась более чем успешной: помимо Кореи, Япония получила доступ в Маньчжурию, захватила Тайвань и Пескадорские острова. Так страна Микадо обзавелась не только буферной зоной, но и колониями, а победоносная война с рвавшейся на Дальний Восток Россией закрепила этот успех. Впрочем, главными бенефициарами поражения Китая стали западные игроки: Германия, Британия и Франция получили от Пекина значительные торговые уступки.
Однако, помимо соображений военной безопасности, перед Токио стояла проблема безопасности экономической. Индустриализация требовала колоссальных ресурсов. С которыми Японии, прямо скажем, не повезло. Она всецело зависела от импорта сырья — угля, железной руды, металлолома, олова, меди, бокситов, каучука и нефти. Игравшим в классические версии игры Civilization от Сида Мейера легко представить, что это значит.
Ресурсы решают все
Многое из этого перечня доставлялось из США и европейских колоний в Юго-Восточной Азии, то есть от прямых конкурентов в регионе. Возможности же для диверсификации поставок, учитывая тогдашний мировой порядок, были крайне ограничены.
Тем не менее к середине 30-х годов японцы построили относительно развитую индустриальную экономику и мощный ВПК, что позволяло проецировать свое влияние в различных зонах Тихого океана и Восточной Азии — прежде всего Корее и на севере Китая, — обеспечивая альтернативный, хоть и не полный доступ к ресурсам.
США, к слову, освоили тот же шаблон значительно раньше: связка растущей промышленной и военной мощи позволяла проецировать влияние на Карибский бассейн, Латинскую Америку и ряд других территорий вплоть до Филиппин.
Когда Франклин Делано Рузвельт стал президентом в 1933 г., правительство США оказалось под контролем человека, который не любил японцев и питал романтическую привязанность к китайцам.
Как полагают некоторые его биографы, здесь крылись глубоко личные мотивы. Дед трижды президента, Уоррен Делано-младший, отправился в Китай, когда ему было 24, и вернулся в Нью-Йорк десять лет спустя баснословно богатым холостяком. Он построил состояние, будучи главой кантонского представительства торговой компании Russell&Co. А торговала эта компания — да, опиумом. И хотя в письмах домой он упоминал о "несчастливых последствиях" зелья для потребителей, тем не менее утверждал, что наркоторговля — "честный, почетный и законный" бизнес, ничуть не хуже импорта алкоголя в Америку.
Правда, делец забыл сказать, что легализовали этот бизнес британские штыки, "убедившие" китайское правительство в ошибочности запрета на него. Как бы то ни было, впоследствии Делано разорился в ходе Великой паники 1857 г., но быстро поправил дела, вернувшись к привычному ремеслу. Правда, теперь в качестве подрядчика медицинского департамента армии северян в американской гражданской войне.
Но вернемся к его блистательному внуку, который, помимо японцев, к слову, не жаловал и немцев. Пока обеспечивший Рузвельту второй срок Новый курс — программа выхода из Великой депрессии — не начал пробуксовывать, он не особо фокусировался на внешней политике. В частности, оккупация японцами Манчжурии и создание там марионеточного государства Манчжоу-Го, равно как и агрессия Италии против Абиссинии, не сильно тронули Вашингтон. Более того, в последнем случае из-за провозглашения политики нейтралитета эфиопы лишились возможности покупать американское оружие. Зато в 1936-м, в ходе Второй конференции по морскому разоружению, Вашингтон и Лондон сыграли отличным дуэтом, отвергнув требование Токио о паритете между американским, британским и японским флотами. Годом позже, когда последовало новое вторжение в Китай, заволновался уже весь коллективный Запад, видя прямую угрозу своим вековым интересам в Юго-Восточной и Южной Азии.
Дорога к войне
В 1939-м Соединенные Штаты расторгли торговый договор с Японией от 1911 г. Но это было только началом. В июне 1940-го министерство обороны США возглавил Генри Стимсон, уже занимавший этот пост при президенте Тафте и бывший госсекретарем при предшественнике Рузвельта Гувере. Стимсон был ярым англофилом и уж никак не симпатиком японцев. В поддержку так называемой политики открытых дверей для Китая (проще говоря, требования, чтобы японцы угомонились и поделились), Стимсон предложил усилить санкционное давление на Токио. Министр финансов Генри Моргентау и министр внутренних дел Гарольд Икес энергично одобрили эту инициативу, что вполне соответствовало и мыслям самого Рузвельта. Японию нужно было выводить из игры: она явно повторяла сюжет о творении доктора Франкенштейна. К тому же, война выглядела весьма перспективным выходом из затянувшегося экономического кризиса.
Уже 2 июля 1940 г. Рузвельт подписал закон об экспортном контроле, разрешающий президенту лицензировать или запрещать экспорт важнейших оборонных материалов. В соответствии с этим законом экспорт авиационных горюче-смазочных материалов, тугоплавкого чугуна и стального лома были ограничены с 31 июля. Это был серьезный удар: в 1938-м 74,1% железного лома в Японию шло из Соединенных Штатов. Зависимость по меди была вообще катастрофической: 93% состоянием на 1939-й. В дополнение к этому для японского судоходства закрывался Панамский канал. Рузвельт и его окружение знали, что ставят Японию в нелегкое положение.
Но Токио все еще стремился избежать конфронтации с США. При этом японцы послали Вашингтону ясный сигнал, присоединившись к итало-германскому пакту: фактически это была угроза войны на два фронта. В то же время ситуацию еще более подогрело вторжение японцев в "бесхозный" после немецкого блицкрига французский Индокитай, хоть и с ведома вишистского правительства. Оно было обусловлено, среди прочего, попыткой перекрыть стратегические (в том числе оружейные) поставки Китаю из США и Британии. В ответ Рузвельт ввел эмбарго на весь экспорт лома чугуна и стали в любом направлении, кроме Англии и стран Западного полушария.
На этом этапе японцы все еще пытались найти компромисс. Токио был готов идти на крупные уступки. В частности, на вывод войск с большей части оккупированных территорий Китая, а также Индокитая после подписания мира с китайцами (впрочем, это предложение натолкнулось на противодействие имперского военного ведомства). Кроме того, японцы были готовы откорректировать свое участие в Тройственном союзе, с тем чтобы не допускать торговой дискриминации стран, не являющихся членами этого договора, при условии, что они ответят взаимностью. Но тщетно. Ресурсная же логика требовала дальнейшего продвижения на юго-восток — к Голландской Ост-Индии, богатой каучуком, оловом и нефтью, и нефтеносному же британскому Брунею.
Командование имперского флота было уверено, любая попытка захватить этот регион приведет к войне с Америкой: путь операциям на этом направлении преграждали Филиппины, бывшие тогда автономией в составе США. Решиться же японцам помог Вашингтон. 26 июля 1941 г. Рузвельт заморозил японские активы в Соединенных Штатах, сделав разрыв торговых отношений между странами неминуемым. А неделю спустя Белый дом наложил эмбарго на экспорт нефти и нефтепродуктов (топлива, прежде всего бензина), которые еще поставлялись в Японию.
Начало конца
Рузвельт и его окружение знали, что ставят Японию в катастрофически сложное положение. Полное нефтяное эмбарго было очень сильным ударом: более 80% ее Япония в то время импортировала из Соединенных Штатов.
Взломав японский дипломатический код, американцы знали, среди прочего, что министр иностранных дел Тэйдзиро Тойода написал послу Кичисабуро Номуре 31 июля 1941 г.: "Торгово-экономические отношения между Японией и третьими странами во главе с Англией и Соединенными Штатами постепенно становятся столь напряженными, что мы не сможем выстоять сколько-нибудь долго. Следовательно, наша империя, ради сохранения самого ее существования, должна принять меры по обеспечению поставок сырья из Южных морей ".
Поскольку американские криптографы также взломали и японский военно-морской код, в Вашингтоне знали, что "меры" будут включать в себя нападение на Перл-Харбор. Тем не менее эта критическая информация держалась в тайне от командования сил, базировавшихся на Гавайях. Здесь очень кстати вспоминается фрагмент из "Тора! Тора! Тора!", когда Национальная служба охраны природы препятствует размещению радаров на территории заповедника острова Оаху. То, что Рузвельт и его окружение не поднимали тревогу, вполне логично: в конце концов именно это им и было нужно.
Атака на Перл-Харбор выглядела необходимой, чтобы разгромить базировавшийся там флот и получить временное преимущество, нанести американцам ряд быстрых поражений на Тихом океане и попытаться заключить мир на приемлемых условиях.
В этом видел единственный шанс для Японии автор плана — адмирал Исороку Ямомото, выпускник Гарварда и Военно-морского колледжа США. Он, к слову, был ярым противником войны, полагая, что "ограниченная победа" над США невозможна. "Если разовьется военный конфликт между Японией и Соединенными Штатами, будет недостаточно захвата Гуама и Филиппин и даже Гавайских островов и Сан-Франциско. Нам будет нужно маршировать до самого Вашингтона и подписать капитуляцию Америки в Белом доме", — говорил он.
В результате атаки Япония таки получила полгода форы. Но успех оказался лишь частичным: из полутора десятка потопленных и поврежденных (не первой молодости) кораблей не вернулись в строй только четыре. А главное — ни одной из приоритетных целей — авианосцев — на базе не было.
Как не было и новейших линкоров. Случайность ли это? Здесь стоит вспомнить, что 8 октября 1940-го командующий Тихоокеанским флотом адмирал Джеймс Ричардсон вдрызг разругался с Рузвельтом, повторив слова командующего морскими операциями адмирала Харольда Старка и морского министра Фрэнка Нокса, что Перл-Харбор не годится для базирования флота.
Очевидно, адмирал смотрел не под тем углом. Перл-Харбор оказался отличной приманкой. Мышеловка захлопнулась, и поражение Японии стало лишь вопросом времени.
Стимсон написал в своем дневнике после одного из заседаний военного кабинета: "Вопрос заключается в том, как нам заставить их [японцев] сделать первый выстрел, не подвергая себя слишком большой опасности". А после атаки он признался: "Моим первым чувством было облегчение... потому что кризис разразился образом, способным объединить весь наш народ".
