Почему Брекзит перестает выглядеть катастрофой
Недавнее обещание Терезы Мэй превратить Брекзит в успех, воспринимаемое ныне как политическое кредо, было, скорее всего, призвано затушевать несколько скандальное намерение премьера обойти главный законодательный орган Соединенного Королевства в вопросе запуска процесса выхода из ЕС. Вместе с тем перспективы, о которых говорит Мэй, могут оказаться вовсе не призрачными. Дело в том, что "коллективный Запад", судя по всему, переживает важную трансформацию — направленную на создание более управляемого, сбалансированного политического организма.
Здесь, однако, следует принимать во внимание, что "Запад" в определенной степени является абстракцией или, точнее, таким западом он видится извне. Ведь в самом широком смысле, будучи побочным продуктом эпохи модерна, к Западу принадлежал и тоталитарный СССР. Почти в том же смысле — в силу во многом успешного построения рыночного капитализма — к западной цивилизации можно легко отнести и современный Китай. Тем более что КНР трудно назвать и тоталитарной страной в том смысле, который вкладывался в это определение в ХХ в. (более того, Китаем не руководит диктатор). Но в наше время, приобретшее черты этапного кризиса глобализации, такие расширительные трактовки "запада" вызывают закономерное раздражение у обывателя и избирателя западноевропейских государств, к которым, по крайней мере, географически, все еще относится и Великобритания.
И здесь Терезе Мэй придется сыграть очень тонкую игру: с одной стороны, "приласкать" традиционный островной изоляционизм (сыгравший столь драматическую роль в судьбе ЕС), а с другой — не упустить тех выгод, которые приносил и приносит Великобритании статус одного из центров глобальной экономики, а также информационного и культурного производства. И лучшей формой такого баланса представляется игра в империю — пусть и до понятной степени "постмодернистская" или имитационная.
Основой для такой игры Лондон располагает — это огромное Британское содружество. Элемент "отдельности" состоит в британском стандарте, в частности, в образовании, финансовых практиках и даже в спорте, который и сегодня отчасти противопоставлен "континентальному" и американскому.
Однако руки Лондона в этом отношении теперь и впрямь развязаны. Программа перевооружения, в свою очередь, направлена в том числе и на оптимизацию отношений с Соединенными Штатами, независимо от того, кто возглавит Белый дом в январе 2017 г. В то же время демонтаж остатков социального государства Тони Блэра — тех его элементов, которые не успел разрушить Дэвид Кэмерон, — потенциально сможет сделать Великобританию более конкурентоспособной. Что, во-первых, было бы невозможно осуществить в рамках глубоко социалистического по своей "уравнительной" философии ЕС. А во-вторых, официально, конечно, не провозглашается премьером Мэй — ее риторику, наоборот, считают сегодня крайне левацкой (даже для лейбористов), просто подаваемой под соусом островного консерватизма.
Однако здесь важно другое — Британия несколько неожиданно, если вспомнить интеграционизм лейбористских правительств и конъюнктурный характер изоляционизма правительства самого Кэмерона (подобные взгляды разделяют не более нескольких десятков "заднескамеечников" среди парламентариев-тори), начала претендовать на роль самостоятельного внутризападного полюса силы. И если посмотреть на этот дизайн технически, ось Вашингтон-Лондон-Брюссель (Берлин) выглядит вполне гармонично.
За США в такой триаде сохраняется ведущая военно-политическая (как доминанты НАТО, и в любом случае "западного полушария"), экономическая и технологическая роль. За ЕС — роль эксперимента по созданию общества социальной гармонии, транслирующего свою "мягкую силу" на Восток, подрывающего мафиозный и милитаризованный российский деспотизм.
Лондон, в свою очередь, не только способен сбалансировать эти два полюса, представляя собой в социально-экономическом отношении нечто среднее, но также: а) сохранять под флагом Запада огромный блок развивающихся стран и б) обеспечивать англокультурное доминирование во всей этой конструкции, ненавязчиво фиксируя франкофонию и германофонию со всеми их амбициями на вторых ролях.
Наконец, в стратегическом отношении (в первую очередь военно-политическом, учитывая явное отсутствие желания как британской элиты, так и общества воевать на Ближнем Востоке и в недоброй памяти для самих англичан Центральной Азии) эта обновленная Великобритания могла бы взять на себя своеобразное "шефство" над Центральной и Восточной ("Новой", согласно Дональду Рамсфельду) Европой, чьи отношения со Старой все более охлаждаются, причем по вполне объективным причинам.
Таким образом, Брекзит больше неконструктивно воспринимать как некую катастрофу, тем более что как минимум официальная линия Лондона по отношению к Москве после смены правительства не дает оснований говорить об изменениях, неблагоприятных для внешнеполитических интересов украинского государства. Скорее — наоборот.
